Именно эта мольба, вкупе с разбуженным любопытством, заставляет ее кивнуть в знак согласия.
Улыбнувшись, он поворачивается и уходит в дом. Дверь остается открытой настежь.
Чуть помедлив, она входит вслед за ним. Дверь захлопывается и запирается у нее за спиной.
В гостиной уже убрано, но в подсвечниках по-прежнему горят оплывающие свечи.
На столе стоят два бокала вина.
– А куда делся Чандреш? – спрашивает Селия и, взяв один из бокалов, идет к другому концу стола, чтобы оказаться напротив Марко.
– Он прячется на пятом этаже, – говорит Марко, беря второй бокал. – Чандреш утверждает, что любит эти комнаты из-за живописного вида на реку. Но мне кажется, ему больше нравилось наблюдать за строительством Тауэрского моста. Теперь он до утра не спустится. Прислуга разошлась по домам, так что нам никто не помешает.
– И часто вы принимаете здесь своих гостей, когда его уже разошлись? – спрашивает Селия.
– Никогда.
Селия потягивает вино, наблюдая за ним. Ее что-то беспокоит в его облике, но она не может понять, что именно.
– А правда, что Чандреш настоял, что пламя факела должно быть белым, чтобы не выпадать из общей гаммы цирка? – интересуется она чуть погодя.
– Истинная правда, – кивает Марко. – Он даже велел мне пригласить химика или еще кого. Но я решил сам этим заняться.
Он проводит ладонью над стоящими на столе свечами, и теплое золото их язычков сменяется холодной белизной с голубым отсветом в середине. Он проводит ладонью в обратном направлении, и пламя приобретает прежний цвет.
– Как вы это называете? – спрашивает он. Селии не требуется уточнять, что он имеет в виду.
– Манипуляция. В детстве я называла это волшебством. И хотя отец никогда особо не вникал в тонкости терминологии, мне потребовалось достаточно много времени, чтобы избавиться от этой привычки. Сам он называл это чародейством. Или, когда лаконичность начинала ему претить, силовым воздействием на сущее.
– Чародейством? – удивляется Марко. – Никогда не думал об этом как о чарах.
– А зря, – поднимает бровь Селия. – Это же именно то, что делаете вы. Очаровываете. И у вас отлично получается. Посмотрите, сколько людей влюблены в вас. Изобель. Чандреш. И я уверена, что есть много других.
– Откуда вам известно об Изобель? – спрашивает Марко.
– Народу в цирке хватает, и все вечно судачат друг о друге, – объясняет Селия. – Всем давно казалось, что она по уши влюблена в кого-то, кого мы не знаем. Я сразу заметила, что ко мне она проявляет повышенный интерес, и даже подозревала, что она может быть моим противником. А потом я встретила вас в Праге аккурат после того, как она сказала, что кого-то ждет. Сопоставить одно с другим было нетрудно. Я не думаю, что кто-то еще об этом догадывается. Близнецы Мюррей считают, что она влюблена не в реального человека, а в собственную фантазию.
– А близнецы Мюррей сообразительные ребята, – хмыкает Марко. – Если я кого и очаровываю, то не всегда намеренно. Это сыграло мне на руку, когда нужно было получить место у Чандреша, ведь у меня была всего одна рекомендация и совсем мало опыта. Впрочем, на вас мои чары не особо действуют.
Селия ставит бокал на стол, оценивающе глядя на него. В дрожащем свете свечей его лицо кажется ей еще более странным. Она отводит глаза, прежде чем ответить, притворяясь, что заинтересовалась содержимым каминной полки.
– Мой отец делал нечто подобное, – говорит она. – Очаровывал, околдовывал, соблазнял. Мои первые детские воспоминания связаны с тем, как мама сохла по нему. Любила и страдала еще несколько лет после того, как его мимолетный интерес к ней угас. Мне было пять, когда она решила уйти из жизни. Когда я выросла и поняла, что именно толкнуло ее на этот шаг, я дала себе слово, что никто не заставит меня так страдать. Так что потребуется нечто большее, чем одна из ваших очаровательных улыбок, чтобы соблазнить меня.
Однако, когда она поднимает на него взгляд, на лице Марко нет ни тени улыбки.
– Мне жаль, что вы из-за этого остались без матери, – говорит он.
– Это было очень давно, – отвечает Селия, удивленная выражением искреннего сочувствия в его глазах. – Но все равно спасибо.
– Вы хорошо ее помните?
– Я помню скорее ощущения, нежели события. Помню, что она все время плакала. Помню взгляд, которым она смотрела на меня – словно я ее пугаю.
– Я не помню своих родителей, – говорит Марко. – Мое единственное детское воспоминание – это приют, из которого меня выдернули, потому что по какой-то неведомой причине сочли годным. Меня заставляли много читать. Я путешествовал и учился. Меня натаскивали, как собаку, для участия в таинственном поединке. С тех пор моя жизнь мало изменилась, разве что теперь в ней появились деловые письма, счета и другие поручения Чандреша.
– Почему вы так откровенны со мной? – спрашивает Селия.
– Потому что приятно в кои-то веки поговорить с кем-то начистоту, – признается Марко. – К тому же я полагаю, что попытайся я солгать, вы бы сразу это заметили. Надеюсь, я тоже могу рассчитывать на вашу откровенность.
Немного подумав, Селия кивает.
– Вы чем-то напоминаете мне отца, – говорит она.
– Чем же?
– Тем, как вы манипулируете восприятием. Мне это никогда толком не удавалось, я гораздо лучше управляюсь с воздействием на материальные вещи. Кстати, нет нужды проделывать это со мной, – добавляет она, наконец поняв, что так беспокоило ее в его лице.
– Что проделывать? – спрашивает Марко.
– Я про ваше лицо. Смотрится отлично, но я вижу, что оно не совсем настоящее. Тяжело, должно быть, поддерживать такую иллюзию постоянно.
Марко недовольно хмурится, но затем его лицо начинает медленно менять очертания. Козлиная бородка бледнеет и исчезает. Резкие черты смягчаются, отчего он сразу выглядит моложе. Пронзительно-зеленые глаза становятся серыми, лишь самую малость подернутыми зеленью.
Сброшенная маска, несомненно, была красивой, но это была слишком осознанная красота – красота человека, который постоянно помнит о своей привлекательности, и именно это казалось Селии отталкивающим.
Но было и кое-что еще. Какая-то пустота, возникшая, видимо, в результате иллюзии. Ощущение неполного присутствия.
Но теперь – теперь перед ней другой человек. Она чувствует, что он настоящий, что разделявшая их невидимая преграда рухнула. Ей даже кажется, что они стали ближе, хотя расстояние между ними не сократилось ни на дюйм. И его лицо по-прежнему красиво.
Его серые глаза смотрят еще пристальнее, чем раньше, и теперь яркий цвет не мешает ей заглянуть в них гораздо глубже.